Два месяца ей было, когда прислали повестку. В феврале дочка родилась, а 18 мая муж уже ушел. (2014 года – Авт.). Его брат уже был в зоне АТО, в 25-й бригаде. Что там происходит, муж знал не из телевизора. Он не сильно хотел идти. Но сказал сразу: "Если мне пришлют повестку, прятаться не буду". В составе 40-бата Кривбасс попал в Иловайск.

Это была моя ошибка. Я узнала, что пленные находятся у "казачков", позывной командира - "Батя". Даже узнала его полное ФИО - Юрий Викторович Сафоненко. Известно где, известно кто – думаю, ну, месяц-два и обменяют их. Где-то через месяц-полтора опять начала активничать, правдами и неправдами узнала телефон "Бати". Последний раз я позвонила ему в ноябре 2014 года.
Батя сказал, что никого из ребят у него уже нет, он всех отдал в Снежное. Отключил телефон, сказал больше ему не звонить. А СБУ ничего не знает. Мне еще полгода из Службы звонили: "А у вас нету случайно новостей по вашему мужу? Ну, если будут, вы нам скажите, а то к нам информация не доходит".
Я звонила Дарье Морозовой (в ДНР занимается пленными), Ольге Кобцевой (ЛНР), фотографии им посылала.
Сказали, что ничем помочь не могут. На этом все.

Говорят мне: "Видео 14-го года, что вы хотите? Неизвестно, живы ли они. Мы ищем только по эту сторону линии соприкосновения". Я им отвечаю: "Вы совсем ненормальные? Если б они были по эту сторону линии соприкосновения, они б за полтора года уже пешком домой пришли, что тут искать". А один генерал-майор СБУ, Константин Николаевич, не помню фамилию, вообще мне сказал: "Там вон фура пришла с 200-ми. Иди выбирай." Я не помню, что тогда говорила, но крышу сорвало. Часто думаю: "Хорошо, что они мне по телефону все эти гадости говорят.
Потому что у меня двое детей, мне нельзя никого убивать".

Кто-то из них подтверждает, что видел моего мужа, они вместе там были, в плену. Но меня терзает вопрос: почему ребят до сих пор не допросила полиция? У нас, родственников, есть желание их опросить, но заставить их говорить мы не можем.
У официальных же органов есть полномочия на это, но нет желания

Самое сложное - с детьми. Вопросы возникают постоянно, в самых разных, часто неожиданных ситуациях. Собственно, до сегодняшнего дня формулировку "папа попал в плен" я детям не озвучивала. Когда ребенку пять лет – как ему сказать, что папа в плену? Как обьяснить? Да и зачем, папа же через месяц дома будет. Так "зачем-зачем" прошел год. Была годовщина Иловайска, вручали почетные знаки. Посмертно. И нас зачем-то пригласили. Стоим, ждём нашей очереди, а Артем мне говорит:

И объявляют: двадцать человек пропали без вести.
"Мама, а что такое пропавший без вести?". "Понимаешь, Артем, нам же папа не звонит, вестей о папе нет. Значит, пропал без вести". Артему тогда было шесть с половиной.

С дочкой все было очень просто до того, как она пошла в садик. Вот папа на фотографии с тобой, и все.
А в садик детей приходят забирать папы. В один прекрасный момент она мне говорит:
"Ты сегодня за мной не приходи. Пусть за мной папа придет".
"Настя, понимаешь, папа сейчас не может прийти"
"А ты ему позвони и скажи, чтобы он смог! Я с тобой домой не пойду! Я буду ждать папу!"

Тела были обгоревшие – мне скинули фотографии. Четыре фото одного тела, и две - другого. Хоронили в мешках, жара. Отличительные знаки были у младшего, две родинки на спине. У старшего - никаких. Но по фото что-то понять было невозможно, все черное. По телосложению они не подходят, по зубам – тоже нет. Увеличили зубы сыновей, где они улыбаются, и сравнивали с останками. Их одежды для ДНК-экспертизы я не предоставила, не было. Взяли у меня образец, по одному телу было частичное совпадение. Я не согласилась. На старобельськом кладбище поднимали все тела в декабре 2015 года, в том числе и те два тела, которые мне предлагали. Узнала об этом случайно. В феврале 16-го года я звоню в Запорожье. "Вы знаете, мы подняли эти тела, сделали эксгумацию и ждем результата экспертизы сейчас". По результату оказалось, что "245-е" тело, которое предназначалось для моих сыновей, принадлежит Грибкову. (Еще одному "айдаровцу", который учавствовал в том бою - Авт.). Поэтому я следователю сказала: мне подтасовывать, что это один или другой Хомяк, не надо. Если мои сыновья - я забираю, не мои – забирать не буду. На данный момент совпадений по ДНК нет.

За свои анализы мы отвечаем. По тем локусам, которые получились – было совпадение. Брали образец с кроссовка. Это прямой путь. Когда сравнение этого человека с его же каким-то биологическим материалом. Нам предоставили два кроссовка, один еще нормальный, а второй в ужасном состоянии, очень грязный. То тело, которое у нас хранилось, совпало с образцом с более чистого кроссовка. То есть, мы однозначно определили, что один из сыновей это он. Я не помню, кого из братьев мы делали экспертизу (второго брата у меня не было генотипа). Его откапывали, чтобы сделать экспертизу еще раз. И оказалось, что это совершенно другое тело. Что-то перепутали, видимо, когда хоронили. Если мы не уверены в результате, мы пытаемся взять другой образец для экспертизы, выкапываем тела.

Общалась с Алексеем Батурой, позывной "Питон", он водителем был, отползал звать на помощь 80-ку (бойцов 80-бригады – Авт). Говорит, что когда отползали в сторону с поля боя, видел кого-то из моих. "Я не могу сказать, кого именно, Володю или Диму, в машину попал снаряд, он были в копоти, тоже отползали". Многие их различить и в спокойной обстановке не могли. Тем более, во время боя. А паспорт меньшего сына, абсолютно целый, "светят" в 29-минутном фильме, который выложили сепары. Паспорт его – фотография его, и подпись. Как это объяснить?

"Ищут". Как мне сказала Ольга Ивановна Жатовецкая (слідчий з Дніпра - авт.), "мы в этом году нашли без вести пропавших 40 человек". А я спрашиваю: "Вы где их нашли?". "На кладбище, на Краснопольском кладбище" (кладовище в м.Дніпро, де поховано більшість неопізнаних військових - авт.). Те, кто не принимает тела, ищет без вести пропавших – это в основном матери. Те, которые похоронили, как правило, - молодые жены с детьми маленькими. Извините, но им нужно детей кормить. Цена вопроса – 80 семей без вести пропавших, заплатили бы всем по 600 тыс. грн – и не нужно было бы заставлять признавать. (близько 600 тис.грн – сума одноразової грошової допомоги від держави родинам загиблих військових - авт.).

Сначала у меня взяли образец в Запорожье в военной прокуратуре в каком-то неприспособленном помещении, двумя ватными палочками. Потом, после того, как я подняла кипиш, в октябре у мене уже взяли образец в нормальной лаборатории. - розказує матір Андрія. - И все. До 2015 года – никакого результата.
25 марта 2015-го Я с матерями пропавших безвести пришли на прием к Авакову с данными про липовые ДНК. У нас была информация, около десяти случаев, когда совпадение по ДНК 99.99%, а антропометрические данные не сходятся.
Рост не совпадает, размер ноги. Один мальчик, 24 года, при жизни худощавый был, высокий. А тело плотного, крепкого мужчины. Следователь сам сказал, что это тело мужика 40-45 лет.
Еще случай, извините за подробности, у парня болезнь была, и при жизни не опущено было одно яичко. А у трупа – два яйца. Ну как это объяснить?

Мы пришли к Авакову, возмущаться. Пока сидели в приемной, мне позвонили из Днепра, не представились: "А что это вы ходите жалуетесь? Вы занимайтесь своим ребенком лучше, у вас есть частичное совпадение". И буквально через месяц мне приходит бумага: "Частковий збіг, вам рекомендовано зробити розширену експертизу ДНК". Я спросила, что от меня нужно. Говорят – ничего. И вот только через два года мне прислали результат (в 2017 году), совпадение 99,99%. Я считаю, нарисовали. Уговаривали меня не раз, по четыре часа разговоры, "давайте отобъем это тело", "чтоб на вас труп не висел". Уговаривали еще раз сдать образец для теста.
Я уже никому не верю, только себе. Я ищу своего сына не на кладбище, а живым.

Еще сложнее сообщить это маме погибшего, когда она проживает в тысяче километров от тебя. По телефону? Она одна, я не могу знать, что с ней будет. Сказать, вы приедьте, а я вам сообщу эту информацию, очень болезненную, и вы уедете – тоже не вариант. Еще один нюанс: не всегда близким можно показать тело вживую. А наш менталитет таков, что нам нужно все увидеть своими глазами. Часто приходиться работать с результатами экспертиз, просто цифрами. И каждая семья считает, что именно в их случае произошла та единственная, одна на миллион, ошибка, и это не он. Поэтому стараемся проводить дополнительные экспертизы.

Почему остаются неопознанными тела?
Поймите, для мамы допустить мысль о сдаче своего образца для анализа ДНК - это значит допустить мысль о возможной гибели своего сына. Не каждая мама может на это пойти. Кому-то нужно время. Одной из причин также является то, что иногда биологически близкие родственники проживают на временно неподконтрольных Украине территориях. Лично мною было передано шесть тел на территорию Донецкой области для окончательного захоронения после идентификации, и два тела в Луганскую область.

Мы не заинтересованы в том, чтобы, как говорят, "разбирали тела". Нет у нас показателя для галочки. В Днепре случаев ошибочной идентификации не было. Если есть необходимость, исследуется ДНК и по несколько раз. Я не люблю говорить о конкретных цифрах, потому что за ними скрывается судьба семьи. Поэтому перепроверяем много раз, если нужно. Когда обращались семьи, мы проводили даже по четыре раза экспертизы в разных учреждениях, чтоб семья не имела сомнений. У многих жен, которые еще в 2014 году смирились и похоронили своих мужей, жизнь начинает налаживаться. А те, которые ждут, будут ждать. А самое дорогое - это время. Жизнь-то идет. Именно временем они рассчитываются за свое ожидание.

Политическую ситуацию в стране я комментировать не уполномочена. Вопросы по поискам на «той стороне» - это не ко мне. С нами сотрудничает гуманитарный проект "Эвакуация 200". Они доставляют тела, которые ранее были похоронены на территории Донецкой, Луганской областей. За последнее время было доставлено семь тел с территорий, неподконтрольных Украине. Все семь были идентифицированы.

В січні вже три роки, як я шукаю свою рідну людину. Він був у Донецькому аеропорту до дня підриву. Заїхав туди на ротацію 6 січня. Це коли їх по дорозі обшукували сепаратисти на блок-посту. Зідзвонювалися кожен день, так домовилися: хоч одне слово, "живі", але мусив сказати. І ми будемо чекати далі. Найважче було 19 числа, коли їх травили газами. Коли не вдалося витравити, то 21 січня їх просто підірвали. Останній зв'язок з братом був 20 січня. Він подзвонив, сказав, що живий. Вночі з 20 на 21 січня подзвонив батько Остапа Гавриляка, який залишився без ноги. Йому подзвонив син. "Термінал підірвали".

Хлопцям, які потрапили в полон, тоді ще давали дзвонити. Я зв'язалася з дружиною Любомира Гринюха. Просила запитати, що з моїм Сашою. Він тоді сказав, що Саша лишився живий – його всі бачили. Єдине, що в нього була сильна контузія, і він постійно говорив, що йому треба заступати в наряд. Поки хлопці надавали допомогу комусь іншому, він пішов в сторону "взльоткі". Більш про брата не знаю нічого. В березні 2015 року в мережі з'явилася SIM-картка брата. Я передзвонила на номер, слухавку взяли. Зі мною говорив чоловік, російською. Я запитала, де знайшли телефон і картку. Мені сказали, що знайшли картку в розгрузці бронежилета на злітній смузі ДАПа. Не на тілі, бронежилет був окремо.

Я і в Червоний Хрест зверталася. Телефонувала до їх офісу в Донецьку. Сказали: "Мы боимся навредить поисками". Я кажу: "Кому "навредить"? Якщо ви знайдете мого рідного брата, кому ви нашкодите? Я вам надсилала фото брата. Візьміть це фото, ви ж представник міжнародної організації, вас допускають, перевірте по лікарням чи не було такої людини у них на лікуванні. А якщо вас не допускають, говоріть про це на цілий світ!" - Аліна починає хвилюватися, і говорити з натиском.

В мене є тільки два варіанта.
Або він живий і він має повернутися додому.
Або є тіло, і тоді я хочу його поховати, щоб піти на могилу і помолитися.
Інших варіантів просто бути не може.

Вообще, по всем тюремных законам, если ты взял в руки оружие, ты уже «низшего сорта». То есть ко всем военным у них отношение умеренно-презрительное. Не важно, за какую власть воевал. Но в то же время есть среди «зеков» и нормальные.

У меня получалось общаться с кем-то кроме своих сокамерников во время выходов «в баню». Тогда запускают народ из нескольких «тройнушек» (камера на 4 койки, в которой содержатся трое заключенных, 4-е место — запасное) и, если наблюдатель не очень строгий, можно общаться, сколько душе угодно. Вот из таких общений много информации. Внизу, на подвалах, содержится много людей, которых нигде не светят. По спискам обмена они не проходят. И визитерам их не показывают. Они их держат как «козырь в рукаве». В нужный момент достают по одному и отдают. В обмен на кого-то или что-то ценное. По моим оценкам, в Луганске таких вот неизвестных от 30 до 60 человек сидит.

И поэтому нужно не забывать о второй важной составляющей, гуманитарной.
Здесь оказываются в центре интересы семей. Очень часто семьи пропавших без вести и сами оказываются забыты. Нет такой категории, как жертвы войны или семьи пропавших без вести. И нет специальной поддержки, которую они могли бы получить. Они [семьи] являются моторами, двигателями поиска, и не нужно о них забывать. Нужно включить их в процесс поиска, улучшить координацию между структурами, вовлеченными в поиск, а также подобрать механизм для обмена информацией между сторонами конфликта в гуманитарных целях. И МККК готов поддерживать это.

Нам Олег Котенко (волонтер - авт.) сказав, що наші хлопці в Луганську. Для СБУ Луганськ то була закрита тема – ніхто ним не займався. Ми почали їздити до частини. До Києва, по тих всіх акціях. До Міноборони – «ми шукаємо». До СБУ – «ми шукаємо». І так дошукалися, що вже вирішили їхати в Луганськ.

Мені, батькові, вони не давали ніякої гарантії, що я звідти повернуся.
Казали, 99,8%, що я не повернуся. Не випустять звідти. Для чоловіків гарантій ніяких. Можете зайти, але будете сидіти разом зі своїм сином. Ольга Кобцева (керівник робочої групи по "обміну полоненими" так званої ЛНР) ясно сказала, що наших синів там немає. Вернулися ні з чим. Кордон пройшли нормально, по пропусках, ніхто їх там кривим словом не обізвав.
Потім нам сказали, що зниклими безвісти займається прокуратура в Рубіжному. Нам треба було їхати в Луганську область. За два тижні подзвонив слідчий і сказав, що є відомості. Поїхали в Рубіжне до нього, бо по телефону таке не говорять.
Після того, як ми поспілкувалися зі слідчим, СБУ нам днів за три повідомило, що наші діти в СІЗО в Луганську. І після того 2 листопада ми отримали листа від сина. 17 листопада з'явилося відео, а 19-го він вже подзвонив додому. То була неділя, зранку. Тоді вже були і фото, і відео показали. Вже стало легше. Вже після того, як та сторона признала, що такі-то прізвіща є у них, Червоний Хрест подзвонив, що у них є лист.

Ми дуже питалися, чи то дійсно він, чи його почерк. Почерк був нездалий. Дівчата з Червоного Хреста нам сказали, що їх допустили в СІЗО. І передали лист від Валентина. Потім ми теж написали листа, передали через Червоний Хрест. Той лист йому передали вже за два тижні до обміну.

Ми не знали, де наш син вісім з половиною місяців. Зовсім не знали. Весь цей час у нього був статус "заручник". Але невідоме місце знаходження. І тоді один СБУшник, (не хочемо називати його прізвище, щоб не підставляти) нам зізнався: "Якщо чесно, ми їх рахували 200-ми". А якщо рахували 200-ми, значить, їх точно ніхто не шукав. Тільки завдяки нашій діяльності їх шукали і зрештою знайшли. Ми їздили і туди, і туди, світилися, мітингували, вимагали. Дуже велика подяка волонтерам, які безкоштовно нам допомагали. Постійно підкидали якусь інформацію, шукали. Від СБУ була одна відповідь - "шукаємо". У них вся інформація засекречена, батькам нічого не повідомляють. Зрештою і складається враження, що ніхто нічого не робить. Якось подзвонили зі Львова, сказали треба здати ДНК-зразок для експертизи, якраз після того, як він перший раз подзвонив. Жінка їздила, здавала. Ми кажемо:
- Для чого, він же живий!
- А ви звідки знаєте?
- Та ж ми говорили з ним по телефону
- А ну то добре. І поклали слухавку.

А я не здавав. Бо знав, що він живий.